Простая диалектика

Раздвоение личности — не обязательно патология. Мы все раздвоены, начиная с организма: две половины сердца, два набора половых — мужских и женских — гормонов у каждого, два вида нервной системы, два полушария мозга со своими наборами функций. И психика у нас тоже двоякая — инстинктивная и культурная.

Инстинктивная такая же, как и у животных. Ее задачи — самосохранение индивида и продолжение вида: бить, бежать, размножаться, вписываться в иерархию себе подобных, подчиняясь более сильным и прессуя более слабых. Главные особенности — она чувствующая, сразу реагирует на стимулы, немедленно действуя в ответ, воспринимает окружающий мир как целое, мыслит максимально конкретно и исключительно на предмет решения природных задач.

Культурная психика уже человеческая. Ее задача — сделать вклад в продолжение цивилизации. Звучит громко, но этот вклад не обязательно должен быть грандиозным: выучиться, стать профессионалом, создать и сохранять семью, воспитать детей и внуков, передать свой опыт тем, кому это может пригодиться — чем не задача общечеловеческого масштаба? Особенности этой психики — она думающая, а значит, речевая, между стимулом и реакцией идет размышление о воспринятом и составление программы действия, она способна выделить части из целого и воссоздать целое по частям, действие опирается на опыт предыдущих действий в похожих ситуациях, образ окружающего мира представлен в виде понятий, которые, само собой — слова человеческого языка.

В нашей жизни обе эти психики тесно связаны между собой. Во второй половине прошлого века психологи окончательно утвердились в том, что инстинктивная психика является той дикорастущей яблоней, на которую путем воспитания и обучения прививают культурную (сам термин «культура» происходит от земледельческого глагола «культивировать»). И наше человеческое благо состоит в том, что этот дичок растет очень медленно, позволяя лепить из него то, что обществу потребно. У животных зрелость наступает быстро и времени на формирование культурной психики нет, они так и остаются с инстинктивной (а разговоры о собаках, которые все понимают, только не говорят, проистекает из человеческого желания иметь рядом с собой настоящего друга, а не существо, вечно озабоченное поисками провианта, и иногда — секса).

Так в чем же проблема? Привили культуру — получили человека. А проблема как раз в том, чтобы занимаясь окультуриванием не угробить дичок. Потому что у нас, вполне цивилизованных, интеллигентных и образованных людей, дичок — это корни, которыми мы связаны с природой, и это ствол, по которому питание от корней идет к культурным веткам с формирующимися на них цветами и яблоками. Без внимания к подвою привой высыхает и отваливается. Это любой садовод-любитель знает.

Но по отношению к своим детям мы почему-то думаем и поступаем совсем не так. Как будто бы растим их на гидропонике со стимуляторами роста. Для нас важно, чтобы яблок было побольше и урожаи начались побыстрее. Ведь у соседей за забором уже, хотя сажали одновременно. Поэтому вместо того, чтобы дать окрепнуть и укорениться, мы стимулируем и прививаем, стимулируем и прививаем. А потом удивляемся — яблок много, но быстро портятся, вкус так себе, на листьях и под корой паразиты, от ветра ломается.

Вопрос: как можно дать развиться инстинктивности, при этом не упуская культуру? Ответ и прост и сложен: все надо делать в свое время. У ребенка (любого возраста) обязательно должно быть достаточно времени на подвижные игры, во время которых он своей инстинктивной психикой реагирует на меняющиеся условия — положение тела на горке, качелях, лестницах, ставя себе культурной все более сложные и сложные задачи: сегодня с горки спустился на попе, завтра — на ногах, сегодня поплыл по-собачьи, завтра — кроллем, сегодня на роликах научился стоять, завтра ездить во всех направлениях. Потом эти инстинктивно-культурные навыки пригодятся в таких же подвижных играх с правилами — от волейбола до тхэквондо.

А потом? А потом культурным усилием воли продолжать делать это всю жизнь. Потому что с первых дней школы начинаются сплошные стимуляторы роста и урожайности. Ни сил, ни времени для подвоя никто не выделяет — учись и учись, ЕГЭ не за горами. Инстинктивность загоняется внутрь как ненужная. И у нее остается единственный выход — вызревать в агрессивность. Которая рано или поздно выстреливает из принесенного в школу оружия. Или же, в более приемлемом для общества варианте реализуется в каком-нибудь виде конкурентной борьбы — в бизнесе, спорте или политике. Но в ней, этой борьбе, инстинктивности все же тесно. Вот она и точит своего носителя или телесными недугами, или психическими. А чаще всего — смесью одних с другими.

И вылечить эти недуги получается, только если человек способен понять и принять: инстинктивная психика — его союзник, а не враг, основа его земного существования, а не змей-искуситель, подбивающий на всякое непотребство. Что она умеет по-настоящему радоваться простым вещам: солнцу, молодой травке, теплому прикосновению, бодрости, сытости, движению. В отличие от культурной, обязательно во всем этом ищущей глубокий смысл и изыски, без которых ей радости никакой быть не может (взять, к примеру, лювак — инстинктивная психика в лучшем случае ничего особенного не уловит, зато культурная отметит особую изысканность вкусоароматических качеств этих каловых масс).

Здоровье по-настоящему начинается тогда, когда между двумя этими нашими психическими ипостасями устанавливается равноправный диалог. И одна из задач врача — помощь в его установлении.

Больная тема

Больной не тот, у кого болезнь. Больной — тот, кто болеет. Выяви органическую причину болезни и устрани ее. А потом долго возись с непонятно почему продолжающим болеть.

Одному устранил причину — а ему все равно больно и страшно. Другому срастил кости — а он все равно ходить не может. У третьего все тесты в порядке — а у него ноет, тянет и жить не дает. Потому что уже не в инфекции, остеогенезе, вегетатике или сосудах дело — дело в ощущениях и мыслях, прилипших и не отпускающих. Прилипших тоже не на пустое место, а на особенности темперамента, характера, чувствительности, интеллекта, культуры.

И вывести эти болезнетворные мысли и чувства получается, только если выйдет со всеми этими особенностями разобраться. Значит — не быстро. Значит, надо обоим запастись терпением. А вот с этим всегда проблема. Больной измучился и хочет прямо сейчас. Торопит врача, сердится, уходит. Туда, где обещают сразу. За один сеанс и одну уникальную процедуру. Благо, что таких предложений вагон. Но это значит, что он не готов еще быть здоровым. А желает оставаться больным. С которым возятся, нянькаются, которого жалеют и которому помогают. Оставаться больным. Быть в центре внимания. Предъявлять жалобы и претензии.

Поэтому до того, как что-то предпринимать, необходимо понять, хочет ли больной отказаться от роли больного. Не на словах, а на деле. Стать здоровым, а значит, самостоятельным. Живущим за свой счет и помогающим другим, которые еще не могут. Это, как показывают герои-паралимпийцы, от отсутствия конечностей и наличия инвалидности не зависит. А зависит исключительно от лада в голове.

Вопрос как диагноз

-Доктор, я хочу понять: его надо лечить, или наказывать?

После такой вводной от родителей по поводу их чада, правильным ответом будет: «Конечно, лечить. Но не его, а Вас». И если они услышат — значит, у ребенка еще есть шанс.

В самый последний раз

Хочешь, чтобы получалось жить здесь и сейчас? Тогда должен понять умом и сердцем: все, в чем ты сейчас участвуешь, может происходить в самый последний раз.

Это, конечно, не мной выдумано. А множеством людей во все времена. Гераклитом, к примеру, сказавшим: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Или тем же Мандельштамом с его «И каждый раз навек прощайтесь».

Но все об одном — времени в обрез, а мы всячески стараемся это забыть. И откладываем на потом дела, мысли, слова. Будто у нас впереди еще целая вечность. Наверное, потому и откладываем, переносим, прерываем. Чтобы было еще за что в будущем ухватиться. Ведь эдак завершишь — и все.

Но именно чувство последнего раза дает эту завершенность ощутить. Идешь по скверу — в последний раз наблюдаешь осеннюю листву, вдыхаешь прохладу, ступаешь по сухому асфальту. Или только что выпавшему, потому чистому снегу. Отвлекаться уже некогда. Поэтому замечаешь до мельчайших подробностей то, мимо чего всегда несся на всех парах.

Или беседуешь на консультации. Так, чтобы человек ушел, а у тебя оставалось чувство уверенности, что на этом, в сущности, можно и завершить. Чтобы потом не пересматривать мысленно разговор, переживая, что того не успел, этого не объяснил. На такие огорчения тоже времени уже нет. Вполне возможно, что встретиться больше не придется. А дело уже в какой-то своей части завершено.

Книгу читать, зная, что никогда уже ее не возьмешь в руки. Музыку слушать, чтобы плейлист полностью очищать сразу после. Есть и пить как смертник перед приведением приговора в исполнение. Наслаждаться ванной и уютной постелью, а после соскользнуть в вечный сон.

Конечно, сперва будет очень не по себе. И захочется съехать на обычное «А мне всего лишь 36 и у меня все впереди». Или же впасть в мрачно-траурное умиление «Вот умру я, умру». Но если прекратить себя жалеть и обманывать — вот тогда-то и можно приобрести ту полноту жизни, которая размером бюста, талии, бицепса, венозного органа с наполненными пещеристыми телами или всеми другими числовыми статями (метражом квартиры, литражом машины, площадью имения, количеством дензнаков и пр.) не измеряется. А измеряется только полнотой твоего присутствия сей-момент. Такой полнотой, которая не оставляет места ни для вчера, ни для завтра, ни для переживаний на предмет предстоящего экзамена, или по поводу прошлогоднего конфуза.

И этот сей-момент требует от тебя слиться с ним, стать его частью, необходимой для обоих. Ты в нем, или он в тебе — какая разница? Вы оба делаете друг для друга нужное, понимая только, что это так. Безо всяких вопросов — «А что я с этого буду иметь?», «а как я при этом выгляжу?», «а не ухожу ли я в сторону от своей генеральной линии?». И самого подлого — «А не теряю ли я свое Я?».

Вопросы, сто раз себе до этих пор заданные. А теперь потерявшие смысл. Как, впрочем, и страх потерять себя. Ну как можно потерять то, чем никогда не обладал, думая, что обладаешь? Ведь кто этот Я? Это тот, кем меня видели и видят окружающие. Разнокалиберный и противоречивый набор очень субъективных мнений. Из которых ты выбираешь (или тебе выбирают) черты, более-менее похожие на те, которые хотелось бы приписать себе. Приписываешь. И забываешь о том, что приписал. Думаешь, что это ты (то есть Я) и есть. Ну, потихоньку подправляешь этот набор, сглаживая острые углы. Привыкаешь к нему как к своему собственному. И окружающим так удобно, и тебе самому — все заранее договорено, все все про всех знают, чего ожидать. Никаких тебе неприятных сюрпризов, никаких тебе беспокойств. Положено Я думать о себе — будем думать о себе. Положено Я конкурировать с другими Я и тянуть одеяло на себя — будем тянуть. Положено оправдывать и жалеть себя и обвинять других — почему бы и нет. Положено сбиваться в стаи — здорово, ведь так безопаснее.

И все, и произошла окончательная подмена. Настоящего, чувствующего, переживающего, особенного. На искусственно навязанного, мыслящего и эмоционирующего общими штампами, застрявшего в самоидентификации и самовыделении из серой массы себе подобных.

Парадокс — самоидентификация как удобное и заранее предусмотренное всеобщее средство оставаться на том же самом месте в толпе. Потому что пока самоидентифицируешься — ты такой же как и все. И только прекращая это делать (то есть вроде бы теряя свое Я), ты наконец-то преодолеваешь всеобщее и становишься самим собой. А для этого надо забыть себя, слившись в единое целое с сей-момент. Вспомнил о себе — опять исчез. Забыл, слился — вынырнул!

Так вот. Жить в последний раз — это как раз правильно. Ведь каждый раз, он действительно последний. Как минимум потому, что другого такого же точно уже не будет. А как оптимум — потому что мы имеем для этого все основания. Вне зависимости от тех чисел через тире, которые будут выбиты на надгробии. Время жизни — оно ведь с календарем совсем не совпадает. И не будем его еще больше укорачивать, откладывая жизнь на потом и занимаясь вместо этого всеобщей мутью под названием Я.

Шесток для сверчка

С разными людьми мы разные. С кем-то веселые и остроумные, с кем-то тупые и неповоротливые. С кем-то красавцы и души общества, блистающие талантами, с кем-то — чванливые, ворчливые, скучные серые мыши. Где-то благородные защитники, где-то — злобные агрессоры. Когда-то отважные герои, когда-то — трусливые предатели.

От кого это зависит? Конечно, в первую очередь от нас самих: всегда есть выбор. А во вторую, третью и все последующие — от тех, с кем общаемся.

Встречаясь, мы адаптируемся относительно друг друга. Это происходит спонтанно, но приблизительно по одному сценарию: сначала в общении выбирается лидер (то есть после какого-то периода конкуренции один сдается и занимает место ведомого и эксплуатируемого). При этом ведомый не обязательно несчастная жертва — ему так может быть даже удобнее: и свое получит, и отвечать ни за что не надо.
Дальше они какое-то время действуют к взаимному удовольствию. А еще дальше сталкиваются с тем, что лидер хочет себе главенство и лавры, а ответственность — ведомому. И на этом общение вполне может закончиться. Когда обоим становится понятно: низы не хотят, верхи не могут. А поменяться местами бывшему лидеру гордость не позволит. Так что чаще всего именно лидер объявляет ведомого негодяем — и ищет другого. Ведомый, естественно, тоже. И у обоих дальше ситуации скорее всего повторятся — люди могут быть другие, а персонажи те же.

Это, конечно, самый простой пример. Обычно все сложнее. Оба могут играть одновременно несколько ролей друг для друга и для других: например, лидер на работе вполне может быть ведомым в собственной семье, снова лидером в дружеской компании и на третьих ролях в профессиональном сообществе, принадлежность к которому нужна, опять же, для лидерства на работе и среди друзей. Самоощущение во всех этих ипостасях у человека разное. Иногда настолько противоречивое, что не позволяет понять — а кто же он на самом деле? Герой-любовник или офисный планктон? «Олегарх» на ровере или папашка-подкаблучник? Мать-героиня или дочь-ехидна? Все это так перемешано, что голова кругом.

Кто-то, конечно, морочиться не будет — некогда, да и страшно — а вдруг он не самое лучшее из всего этого.
А кто-то приходит разобраться со «странным» и непонятным чувством: почему от меня все время ждут совершенно определенного. Если я в компании признанный остряк — даже когда не до шуток — покажу палец, все сразу лежат от смеха. Если мама мной с рождения недовольна, то на ей самой заказанный, тщательно выбранный подарок ответит: » Спасибо тебе огромное. Правда, я хотела подлиннее (посветлее, без оборок, с мехом, поизящнее, поскромнее). Если студенты решили меня бояться — будут из поколения в поколение приходить на экзамен со смектой. А если решили не бояться — клянчить оценку и заливать про несчастную любовь или безвременно почившего попугайчика. Если коллеги считают истеричкой, то им обязательно надо довести, как бы я не старалась абстрагироваться от их наездов. Если учительница думает, что я хулиган, то кто бы что бы не сделал, наказывают всегда меня.

То есть получается, что человеку навешивают ярлык, которому он должен соответствовать. Не хочет — окружающие обязательно поставят в такое положение, что он буквально вынужден вести себя ожидаемым образом. А если не ведет — подмечают какие-то мелочи, трактуя их в пользу своих ожиданий: «Привет! — Привет. — Ну вот, ты опять с самого утра недоволен. — С чего ты взял? — А ты бы сам послушал, как ты это спросил. -А как я спросил? -Ну ладно, ладно, никак, только не заводись». А потом потихоньку всем остальным:»Видели? Слова сказать нельзя — сразу в бутылку лезет».

Зачем так делается? Затем, что так проще. Прилепили ярлыки — и беспокоиться больше не надо, теперь все на привычных местах, стабильно, по плану. Ведь нас окружает такое количество неожиданностей и неопределенностей, что мы хоть таким образом пытаемся сократить их число. Систематизируя и ранжируя людей по возможностям эксплуатации их умений, связей, личных свойств в понятной для себя (а значит поддающейся управлению) картине мира. И это становится неосознаваемой привычкой. Которая, увы, не позволяет за предвзятостями разглядеть то, что есть на самом деле.

Потому что для этого свою картину мира придется признать как минимум однобокой. А себя самого — вечно ошибающимся, примитивным, бессильным.

Ну кто на это пойдет добровольно? Лучше уж каждому определить свое место — и быть уверенным в своей уверенности!