Довольно часто люди принимают решения спонтанно, на ходу. Например: болит голова? — приму обезболивающее; не помогло? — приму еще и еще. Не помогло? — выпью другое, порывшись, естественно, в интернете на форуме, где все описывают, что самое лучшее помогает им. А к врачу сходить? А обследоваться? Да ну, зачем, у всех вокруг головы регулярно болят!

Почему так происходит?

Для принятия серьёзных решений необходима уверенность в том, что собрано достаточно данных о проблеме, она проанализирована и получена достоверная информация. Чувство неизвестности и неопределённости исчезает. Это крайне важно, т.к. разные люди по-разному справляются с дискомфортным по сути состоянием неопределенности — кто-то может его вытерпеть, пока не докопается до сути, а кто-то не может, поэтому хватается за первое же объяснение.

Таким образом, предполагаемым критерием является качество знаний, а реальным — состояние психоэмоциональной сферы (спокоен и уверен или нервный и неуверенный).

Если я в чём-то уверен, причины этой уверенности для меня вторичны, главное — что она — уверенность — есть здесь и сейчас, этого вполне достаточно для принятия решения.

В условиях увеличения плотности входящей информации её потребитель может лишь калибровать её, как подходящую или неподходящую. Критерий её «правдивости» определяется понятностью (асилил — малобукаф), общепринятостью, мультипликацией и скоростью её передачи и распространения.

Я выбираю образ, которому хочу соответствовать, и пытаюсь соответствовать информации, которую продуцирует или транслирует другой, обладающий похожими качествами.

Когда выкармливают недоношенного новорождённого, для вычисления необходимого объёма молока используют формулу, учитывающую реальный вес. А оценку его веса проводят, сопоставляя его реальный вес с долженствующим.

Если бы объём молока определялся тем самым «долженствующим» весом, у ребёнка было бы очень много проблем с усвоением. Тем не менее, за недоношенного решения принимают мать, неонатолог и педиатр, а за взрослого человека — его собственные представления о «норме», «долженствовании» и «реальной ситуации».

И какое это имеет отношение к анализу ситуации перед принятием серьёзного решения?

Самое непосредственное. Задавая вопрос, будь готов получить на него ответ. Кому нужен этот ответ? Пациенту? Лечащему врачу? Тренеру? Маме, жене или знакомой?

В тех случаях, когда ответ действительно нужен именно тому, кто этот вопрос задаёт, не будет никаких метаний, сомнений и ожиданий. Если ответ нужен тому, кто взял на себя ответственность по задаванию его (врач, мамочка, etc.) — сомнений тоже нет: ответ на вопрос нужен не мне, а им.

А вот если сам себе вопрос задать боишься, так как не знаешь или не уверен, что будешь делать с результатом — тут и возникает ступор. Поэтому большинству проще не знать.

Проще начать худеть, чем смотреть за сахаром и фракциями холестерина. Проще дать антибиотик ребёнку, чем сдать банальный клинический анализ крови и мочи. Проще начать «детокс», чем разобраться, какого именно рода интоксикация имеется.

День медицинского работника

Или «день медика».
Почему про него зачастую не знают те, кто с медициной никак не связан?
Потому, что это профессиональный праздник, его отмечают имеющие к медицине отношение.
Те, кто с медициной еще не соприкасался, или уже перестал– счастливые люди, не правда ли?
Казалось бы, всё логично: если что-то существует параллельно с твоей жизнью и настолько отлажено, что даже может быть не заметно – какой резон помнить о подобных днях и датах?
День учителя – тут всё ясно: первое сентября, массовый приток людей в обучательную среду, хочешь – не хочешь – а всё равно дату помнишь — мы все учились понемногу.
23 февраля и 8 марта – тут тоже более-менее понятно: все мы поделены на М и Ж, ну и как же не поздравить человека с его половой принадлежностью?

Ну а день космонавтики? Или МЧС? А день врача? А день защиты детей? И день повара? День милиции (полиции)?
Ну вот кому это надо, тот пусть и помнит. Нас ведь это не касается, мы же не повара, не врачи и не космонавты. И тем более не полиция! Это они там чем-то своим занимаются, а мы пользуемся результатом их трудов. Пока нас это не касается лично. А даже если касается – зачем нам понимать, как оно там все устроено — в пожарке, больнице, милиции, на кухне ресторана, в соцзащите, на космодроме?
Нам про них должны рассказывать и кино показывать (причем, интереснее, чем в нетфликсе), а сами мы их помнить не должны. Живём и живём, не дай бог с ними контактировать напрямую, максимум – с результатами их труда. Зачем нужен космонавт? Фотки, видео и голос через комлинк, красивые старты, отчеты, костюмы, тюбики с едой, невесомость.
Врач? Белый халат, что-то сложное, потом все здоровы и живут как обычно. Или нет, всё плохо, никак не можешь влиять, халаты одинаковые, непонятно с кем разговаривать, что делать.. Но кто я такой, думать об этом заранее?
Защита детей? Вообще непонятно, раз работают хорошо – дети защищены. Наверное так, иначе зачем это всё?
Повар? Я хочу вот это заказать в меню, затем это ем. Что, из чего, как? Не моё дело.
Полиция? Да я вообще не желаю их видеть, если работают – значит я их и вспоминать не обязан.
В результате мы составляем общество потребления (и производства) сервисов, в котором практически никто не хочет знать, как эти сервисы устроены (про свой знаю, мой самый важный, а что мне до других?). При этом — вот ведь какой парадокс! — чем лучше сервисы работают, тем меньше они для нас видны. А вот когда они становятся для нас заметны — это значит, они же плохо и работают. Поэтому и поздравлять с их профессиональными праздниками нам незачем. И благодарить тоже не за что. Тем более — уважать.
Вот так и живем — каждый сам по себе. И потому в профессиональные праздники поздравления мы получаем только от собратьев по цеху.

Проанализировали несколько источников — про СВО, про COVID-19, про санкции и ещё несколько.
Три четверти «обсуждений» занимают сообщения людей, не владеющих никакой (никакой) оперативной информацией, которые пытаются анализировать текущую ситуацию исходя не из собственных знаний, умений и навыков, а из шкалы тревожности.

Больше тревожности, больше общего уровня образования и (возможно) достижений — больше псевдообоснованных «предположений», больше всего, естественно, панического характера, завуалированного в «негативную оценку» или «разбора провалов».

С точки зрения практикующих специалистов, в том числе нашего скромного мнения, это абсолютно разные процессы — фактология, «объективный анализ вне знания деталей» и «эмоциональные варианты решения вопросов».

Если те, кто желает в вышеупомянутые сообщества срочно писать нужную (выстраданную, накопленную, нестерпимую) информацию, будут анализировать её через призму собственных (вполне нормальных и обоснованных) страхов — считаю, конструктива прибавится.

Рождается ребёнок, у него два физиологических подхода к жизни: есть и извергать. Ещё есть плач как способ привлечения к себе внимания.

По мере роста и развития происходит увеличение и усложнение ответных реакций на внешние и внутренние процессы. Так, плач может быть заменён на кряхтение, визуальные, аудиальные и обонятельные ощущения могут вызвать экспрессию в виде улыбки, гуления, распознавания — свой/чужой, нравится/не нравится. Тем не менее, основная привязанность остается к донору еды и тактильных ощущений (традиционно — это мать). Грудничок не может (не имеет возможности) сомневаться в абсолютном источнике еды и заботы — то есть, в своей безопасности. Для грудничка безопасность — это и есть еда, а процесс насыщения — это пока весь его мир, время бодрствования. Источник еды — это продолжение грудничка, иного он воспринимать и не может. Таким образом, тревожность и её снижение зависят от внешних сил, которые грудничок полностью ассоциирует с собой. Проголодался — закричал — наелся — успокоился.

С развитием систем восприятия (мы их называем сенсорными) — зрение, обоняние, осязание, слух — эмоциональные реакции окружающих начинают различаться и копироваться. Ребенок при этом учится испытывать целую палитру эмоций. Таким образом формируется важнейший компонент всей последующей жизни: эмоционально-чувственное восприятие. Сейчас модно об этом говорить как об «эмоциональном интеллекте», на наш взгляд — это лишь клише в попытках описать разные модели уже у сформированных, взрослых людей. А у детей период до трехлетнего возраста является сенситивным — наиболее благоприятным — для формирования эмоций.

И затем происходит «надстройка» абстрактно-логического восприятия и реагирования. Тут всё гораздо, гораздо сложнее — ты должен выучить ярлычки, наименования объектов, проявлений, взаимодействий, чтобы в будущем самостоятельно использовать их, как картотеку. Что-то увидел, что-то произошло — ага, я знаю, как это называется, и я знаю, как на это реагировать, так как происходящее (увиденное, сказанное, почувствованное) обязательно должно быть уложено в картотеку собственного восприятия, этому необходимо присвоить ярлык (полезно, вредно, опасно, безопасно, красиво, уродливо).

При адекватном, гармоничном развитии все эти три фазы последовательны, поэтому ощущение безопасности (первичное) подтверждается эмоционально-чувственным (нравится или не нравится, вызывает радость или интерес, либо страх или обиду) и описывается абстрактно-логическим (полезно, применимо, вредно, опасно). Основная проблема, которая на сегодняшний день уже стала нормой — выпадение второго звена, то есть, эмоционально-чувственного восприятия.

Одной из основных причин подобного «выпадения» целого этапа естественного развития является сверхраннее обучение ребёнка, ориентация на как можно более детальное восприятие абстрактно-логического, как структуры «успешности» в современном обществе (очень страшно, что ребёнок не сможет конкурировать в будущем на современной арене событий).

На бытовом уровне это, в первую очередь, ранняя активация движения (нужно стимулировать прямохождение в возрасте 8-9 месяцев вместо совместной игры на «половом» уровне, чтобы подольше сохранить ползание, развить координацию и массу мышц спины для дальнейшей стабилизации вертикального прямохождения), вокабулярия — изучение зарубежных языков на фоне того, что ещё не сформирована база внутреннего языка с его семантикой и эмоционально-чувственным восприятием слов (что такое — любовь, уважение, обида, досада, сочувствие), а не просто, как ярлыков-наименований, из которых приходится выбирать, как из колоды карт, подмена непосредственного контакта с игрушками и с живыми компаньонами по игре виртуальными образами — плоскостью планшета или телефона, где реакция на взаимодействие зависит не от совершённых действий (вылепил, напачкал, собрал, нашёл), а от скольжения пальцем по стеклу с необычайно яркими картинами (в той же плоскости).

Таким образом, задавая вопрос: как ты к этому относишься? ,получаем ответ: ну, наверное, это правильно (неправильно). Переработка происходит исключительно на базовом уровне опасно/безопасно (лежу спокойно или ору от страха), а далее идёт оценочное восприятие — сколько баллов мне это принесёт (или заберёт), насколько это прогнозируемо, как я могу этим воспользоваться.

Зачем нам нужно об этом думать? Затем, что существует целый пласт общества, конвертирующий первичную потребность в безопасности в абстрактно-логические концепции «полезно» или «вредно». Сформированные без аутентичного, внутреннего эмоционального переживания («я не знаю, что я чувствую» или «я ничего не чувствую»). А ведь силы, потенции для каких-либо действий, обретаются именно через чувственное восприятие. Я буду делать это, потому что мне нравится, а не потому, что это выгодно.