«Самое страшное — остаться одному. Это происходит моментально, когда идешь к врачам и узнаешь, что болен. Как-то очень быстро начинаешь понимать, что никто и ничто тебе помочь не в состоянии. И ты себе тоже.

Ну да, можно пользоваться знакомствами, родственными связями, чтобы попасть к наилучшему из всех имеющихся в наличии докторов. И слушать родных, с разной степенью неубедительности успокаивающих и ободряющих. Но все это меркнет перед грандиозностью и неотвратимостью постигшего несчастья: как же это могло случиться с тобой? С таким сильным, энергичным, позитивным? Откуда исходит наказание за то хорошее, что сделал в этой жизни?

Вот так и оказываешься один, среди холодных и пугающихся одолевшей тебя напасти близких и родных. Неспособных понять всю силу твоего страдания. И ты с ужасом и стойкостью наблюдаешь за тщетными попытками специалистов показать тебе обыденность и повсеместность того, что с тобой произошло. Принимаешь с терпением их процедуры, манипуляции и назначения. Которые и впрямь могут помочь всем остальным, но только не тебе. Ведь тебя можно, конечно же можно, вылечить, если найдется по-настоящему мудрый врач, способный понять ту самую неординарность поразившего тебя недуга. Тот, кто обязательно нащупает его особенность и сможет принять единственно верное, исключительно для тебя, решение.

Но есть ли вокруг такие?».

Как помочь человеку, приходящему с такими идеями, избавиться от своей грандиозности? Как научить его жить без пьедестала, а среди таких же, как и он, людей? Как привести его к пониманию того, что происшедшее с ним — это действительно только еще один вариант телесной немощи, которая уже настигала с разных сторон? И что ничего в ней грандиозного, кроме субъективного отношения к ней, нет?

А помочь надо, иначе он не сможет добраться до самого себя, навсегда застыв изваянием на пьедестале среди серой толпы. И не будет в состоянии принять ту помощь, которая, если принимается с благодарностью, способна его излечить.

Очень хочется, чтобы родители и дети были счастливы друг с другом. Вне зависимости от поставленного ребенку диагноза и прогноза. Чтобы между ними всегда оставалось и крепло взаимопонимание. При этом видоизменяясь в зависимости от потребности каждого. Сначала ребенок будет расти и требовать нового к нему отношения и способа взаимодействия. А потом родитель будет слабеть и требовать заботы. Причем эти требования совсем не всегда осознаются и тем, и другим. Ну разве может малявка выкатывать претензию:: «Относись ко мне не как к своей собственности» в два или три года. И разве повернется язык у начинающего пенсионера на слова:»Удели внимание нашему общему жилищу. Моих сил и средств на его содержание уже недостаточно».

Поэтому и приходится нам, посторонним людям, помогать обоим понять, что им в данный момент нужно. И от себя самого, и от другого. Потому что без такого взаимопонимания они обязательно продолжат болеть. Ведь им будут требоваться дополнительные силы, чтобы получать это нужное, когда другой мог бы помочь, но не помогает. Понятно, что таким образом необходимость проверяется на прочность, что без преодоления возрастного кризиса в конфликте ребенка с родителем не возникнет стабильное новообразование. Но та цена, которую платят стороны в этом конфликте, черпается из ресурсов организма. И часто получается так, что в приобретении нового возрастного качества мы тратим несоизмеримо больше, чем требуется. Мы действительно кладем здоровье на то, чтобы вырасти, избавиться от зависимости, а потом до конца сохранить самостоятельность. И в этом куем свой характер — ту броню, что не позволяет понять себя настоящих, рожденных для чего-то еще, кроме постоянного отбития атак окружающих и собственных атак на них. Поэтов, художников, ораторов, архитекторов, актеров. Ученых, копозиторов, изобретателей, философов, археологов. Которые вынуждены заниматься всю жизнь не своим, зато правильным, делом. И требовать того же от своих детей, как в свое время этого же требовали от нас: «Вот это дело достойное, прибыльное, значимое. А это — ерунда, которой сможешь заняться на досуге, но только потихоньку, а то нам будет за тебя стыдно перед людьми».

Поэтому не получается понять болезнь, пока не разберешься с тем, с чем человек вынужден бороться. А с чем борется маленький человек — неясно, пока не поймешь, с чем воюет его родитель.

Так что наберитесь окаянства и перестаньте таскать ребенка по специалистам, предьявляя свои жалобы на него. Озвучьте свои собственные. Тогда
и получится разобраться, почему он у вас такой. А это придаст вам силы для понимания его действительных нужд. На которые он теперь вынужден тратить свое здоровье.

Ощущение целостности жизни появляется, а потом устанавливается как точка опоры, когда понимаешь: все в ней было не случайно, а закономерно и целесообразно. События, которые раньше вспоминались с гордостью или, наоборот, со стыдом, становятся просто нужными, не противоречащими, а естественно дополняющими друг друга фрагментами твоего собственного пути. Путь этот, сколь бы не казался извилист и причудлив, так или иначе существовал еще до того, как родившись, ты начал по нему двигаться. Не как маршрут, заранее спланированный «судьбой». А как задачи, которые тебе надо было решить и как коллизии, которые нужно было пережить. Они могут иметь совершенно различное внешнее проявление, абсолютно незначимое для всех остальных, но переживаемое как коллизии и задачи именно тобой, именно в данные моменты.

Ну это как идешь с друзьями по давно знакомым местам и вдруг замираешь, впервые узрев что-то, от чего не в силах отвести глаз. Показываешь им, а они пожимают плечами — видели миллион раз, ничего особенного, пошли дальше. Ты им — идите, догоню. А кто-нибудь останется, чтобы узнать, что же ты там такое углядел? Но ему и объяснить толком не можешь.

Ведь то, что увидел — это только для тебя. Какая-то часть тебя была готова к этой встрече, ждала своего переживания. Вот оно и состоялось. И легло кирпичиком в спокойствие и уверенность. Необъяснимые словами. Это от того, что пути наши совершенно уникальны. Даже если долгое время живем бок о бок, делаем одно дело, читаем одни книги, смотрим одни фильмы, соглашаемся друг с другом. У каждого свой набор и последовательность задач и коллизий. Ведущих к необходимым переживаниям.

Поэтому поставить себе цель — сознательно или не очень — списать свою жизнь с кого-бы то ни было, не выйдет. Все равно увидишь в поразившей и захватившей тебя биографии свое, то, что показывает тебе твой путь.

Понять это и привести в соответствие все, что уже пережил, позволяет дальше идти по нему осознанно. Становясь мастером своего пути. Переживая происходящее уже как закономерное и целесообразное, обязательно имеющее важное значение именно для тебя. Переставая ранжировать события на нужные и ненужные, главные и второстепенные, хорошие и плохие.

Ведь переживание — это и есть работа. Совместная для разума и эмоций, души и тела. В которой по-настоящему пережить можно, если они равноправны, если не борются друг с другом, а хором наваливаются на задачу или коллизию. Не откладывая ее на потом. Не задвигая как раньше в долгий ящик, до лучших времен.

Как же успеть все остальное? Если уже накопилось столько, что разбираться надо круглосуточно? Значит, остальное либо подождет, либо отвалится за ненадобностью. Либо начнет восприниматься как источник переживаний, тех же самых, которые не успел еще пережить.

Впрочем, тебя лично это может и не касаться. Это ведь я остановился у давно виденного, но не рассмотренного. Это ведь меня оно удивило и привлекло внимание. Тебя привлечет твое. Иди, я догоню.

Каждый из нас, независимо от
возраста, в душе остается маленьким ребенком. И если от него отказаться, то он свернется калачиком и крепко спит. Так что мы можем даже и забыть о его существовании. А он будет пробуждаться в самые неподходящие моменты — растерянности, усталости, конфликта. И выдавать абсолютно те же реакции, которые и должен выдавать при этом маленький ребенок — капризничать, вредничать, орать, драться. Еще секунду назад был взрослый — и вдруг превратился в визжащего, топающего ногами, брыкающегося молокососа. А это говорит о том, что в обычных условиях ему не находится места. Вот он и дремлет до первого удобного для себя момента, чтобы в нем развернуться по полной.

Значит, можно как-нибудь по-другому? «Не только мона, но и нуна». Как любому ребенку, ему требуется воспитание. А это значит в первую очередь — внимание. Он и так долгие годы был под запретом. Теперь придется начинать с ним, как с полуторагодовалым — ходить уже как-то умеет, разговаривать еще не очень. Каждый день будем узнавать, чего он хочет. Сначала, как с цепи сорвавшись, он захочет всего и сразу. Но вскоре, поняв, что никто его обратно в круглосуточные ясли не сдаст, начнет хотеть более избирательно. Начнет, естественно, с игрушек и вкусненького. А мы его потихоньку будем подкармливать и приучать к тому, что это теперь навсегда и что от него больше не отмахиваемся. Будем покупать ему эскимо на палочке, сникерсы, жвачки. Куколок, солдатиков, машинки, книжки. Марки, фломастеры, открытки. Понемногу, но каждый день. А купив, будем вместе с ним, расспрашивая, и узнавая подробности — что ему в мороженом вкуснее — глазурь, вафли, пломбир? Чтобы завтра угостить чем-то новым. И в куклы поиграем вместе, узнавая, чем они ему понравились — носиком вздернутым, глазищами на пол-лица, руками-ногами, которые можно загибать во все стороны. Ну с машинками тоже понятно — катать наперегонки, с разогну врезаясь друг в друга. Устраивать гонки с препятствиями, закладывать крутые виражи на полу и на диване. И разговаривать о том, почему одна машинка лучше другой.

Ходить вместе, гулять по паркам, музеям, кино и концертам. Кататься на аттракционах, роликах и велосипедах. Пилить-строгать деревяшки, шить куклам платья, вязать им кофты. Клеить самолеты, корабли, собирать для солдатиков крепости. Рисовать, петь песни. Смотреть и читать сказки. И разговаривать — как понравилось, чего испугался. Валяться и фантазировать про всякую ерундистику. Собирать всякую всячину.

Самое главное — разрешить вам обоим все это. И то, что вы имеете право быть вместе. И что это никакая не шизофрения. А просто зона собственного комфорта. Внутри которого не задаются больше вопросы — а прилично ли это, а не впадаем ли мы в детство?

Впадаем. Произвольно, преднамеренно, целенаправленно.